Я устроился в самом центре мягкого спального покрытия, так что в спину мне уперся стеллаж с видеоаппаратурой. Это неудобство показалось мне таким же умиротворяющим фактором, как и присутствие самого Джуффина. Теперь я действительно был готов ко всему!

— Самый эффективный способ борьбы с бессонницей! — провозгласил мой потрясающий шеф, извлекая из воздуха огромный мультяшный молоток. — Только не вздумай уворачиваться, иначе оно не сработает… Тебе нравится мой новый фокус, Макс? Гораздо веселее, чем раньше!

Я так растерялся, что не знал, как ответить: не так уж часто со мной случаются подобные вещи! Ярко-розовая уродина со всей дури опустилась на мою горемычную голову.

Разумеется, никакого удара я не ощутил, и вообще ничего особенного не случилось, просто я смертельно захотел спать. Это совершенно не напоминало действие наркоза: моя сонливость казалась такой естественной, словно я не спал уже несколько суток и вот наконец дорвался до постели. У меня даже оставалась иллюзия, что я смог бы прогнать эту сонливость, если бы очень захотел, — ощущение, которому я сам предпочел бы не доверять…

А потом я уснул, как миленький. А что еще могло случиться с человеком, колыбельную которому взялся петь сэр Джуффин Халли?..

И я опять оказался в невероятном месте, где нет ничего — абсолютно; даже меня самого там в каком-то смысле не было. Невозможно объяснить, что такое Коридор между Мирами. Личный опыт здесь не помощник. Скорее наоборот: чем чаще оказываешься в этом непостижимом местечке, тем лучше понимаешь, что никогда не сможешь рассказать о нем людям, которые там не бывали. Наши предки просто не удосужились обеспечить нас необходимым словарным запасом, когда создавали языки, которыми мы до сих пор вынуждены пользоваться, — за неимением лучшего…

Я все еще сам поражаюсь тому, что какая-то часть меня отлично умеет ориентироваться в этом иррациональном пространстве. Но я откуда-то знал, какому из Миров я дам забрать себя; какой из сияющих точек я должен позволить вырасти и заслонить все остальное, чтобы светлый песок пустынных пляжей из моих детских снов захрустел под мягкими подошвами угуландских сапожек…

Я сел на теплый красновато-серый камень и огляделся.

Что-то было не так с этим чужим, но хорошо знакомым мне Миром! Несколько секунд спустя я понял, что именно с ним «не так». Кроме меня здесь были другие люди. Далеко, у самой воды, но не настолько далеко, чтобы я не мог их увидеть. А на моей памяти этот Мир был пустынным местом. Это было его неотъемлемое свойство, одна из его отличительных примет, из которых, собственно, и складывается неповторимая картина того или иного мира, подобно тому как из многочисленных неповторимых отличий складывается облик любимого человека: черты лица, голос, манера выражаться, способ реагировать на то или иное событие — все, что делает его предсказуемым, узнаваемым, а потому — любимым. А когда какая-то из этих составляющих меняется, мы лишаемся душевного покоя, поскольку у нас недостает мужества без сожалений расстаться со старым приятелем и впустить в свою жизнь какого-то незнакомца…

В последнее время мне пришлось быстро учиться принимать подобные перемены без драматических завываний — так уж все складывалось, у меня просто не было выбора. Кажется, я почти расстался с бессмысленными попытками оставить все вокруг себя «как есть» — в любом случае мне это было не по зубам! Я даже научился говорить себе, что мне нравится непредсказуемость происходящего; еще немного и я, надо надеяться, научусь верить собственным заявлениям…

Но перемены, произошедшие в любимом мной Мире песчаных пляжей, сразу показались мне отвратительными. Допустим, в первое мгновение это были пустые эмоции, но на смену эмоциям быстро пришло дурное предчувствие.

Я поднялся с теплого камня, даже не вспомнив о том, что мне, наверное, следует подождать Джуффина, и пошел к морю. Туда, где бродили люди, которых здесь быть не могло — просто потому, что не могло, и все тут!

Небольшая пестрая компания уже шла мне навстречу. Потрепанные пожилые цыганки в разноцветных юбках и сверкающих золотыми нитками ярких платках. Одна тащила на руках замызганного младенца, за юбку другой держался ребенок постарше. Они начали ныть еще издалека. Пронзительные, как чаячьи крики, голоса звучали жалобно и нахально. Разумеется, они требовали денег; главным аргументом служили грязные младенцы. В качестве наживки одна из теток решила предложить мне целый комплекс эзотерических услуг, в связи с чем, ясное дело, требовалось немедленно «позолотить ручку».

— Погадаю тебе, красавчик! Жить долго будешь, если сегодня не помрешь, богатый будешь…

Цыганка приближалась ко мне со скоростью спортивного автомобиля. Я смутно удивился: «Разве можно так быстро бежать по песку?» — и тут же напомнил себе, что тут, вероятно, еще и не такое возможно.

А потом я утратил разум.

Мне до сих пор трудно объяснить, почему жалкая компания цыганок с младенцами так меня взбесила. Умеренное бытовое раздражение — вот что полагается испытывать, когда тебя атакует стайка нахальных, крикливых грязнуль… Но меня накрыла и поволокла за собой горячая волна безумного, абсолютно неконтролируемого гнева.

Самое удивительное, что мне нравилось ощущать этот гнев: разрешая себе нестись неведомо куда на гребне его темной волны, я испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение — вполне телесное наслаждение, между прочим. Каждая клеточка моего тела сладко трепетала в предвкушении бури, и точно так же сладко дрожал окутывающий меня воздух, словно он был продолжением меня самого, — я довольно быстро перестал понимать, где заканчивается мое тело и начинается окружающая среда. Никогда прежде мне не было так хорошо, как ни дико это звучит!

Цыганки, вроде бы, так и не почувствовали приближения беды. Они не сменили курс. Спешили мне навстречу, бормоча что-то несусветное про мою счастливую судьбу и своих голодных детей.

— Так ты гадалка, милая? — шепотом спросил я у самой крикливой из них, сам поражаясь нежному трепету своего голоса. — Какая же ты гадалка, душа моя, если свою собственную смерть проглядела?

Я не стал плевать в цыганок, хотя мой яд, пожалуй, мог бы убить их мгновенно. Но в тот момент мне показалось, что я получу слишком мало удовольствия от столь примитивной процедуры. С невероятным наслаждением, словно бы потягиваясь до хруста в суставах после хорошего сна, я протянул к ним руки. Предплечья, оказывается, были уже сплошь покрыты длинными темными шипами. Откуда-то я знал, что каждый шип не менее ядовит, чем моя слюна; вот только вонзать их в чужое тело было бесконечно приятно. Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного!

Мертвая цыганка осела на песок, стала кучей грязного вшивого тряпья. Это не метафора: трупа на песке не было. Только яркие, в клочья изодранные тряпки. Человеком там и не пахло, — мог бы и раньше догадаться! Здесь вообще не было людей, только наваждения, одно другого гаже…

Шумные подружки моей первой жертвы немного замешкались, но я не стал ждать, пока они доберутся до меня, а сам устремился им навстречу. Левая половина моего рта расползлась в сладострастной улыбке, но правая оставалась бесчувственной и неподвижной, словно мне сделали хороший укол новокаина. Хвала Магистрам, что никто не предложил мне посмотреться в зеркало. Вряд ли симпатичному сэру Максу из Ехо могло бы понравиться это зрелище…